Утренняя разминка.

Классическое выражение. Батюшки, ну и морда! Жалко только что его применили относительно к моему лицу. И что я могу с этим поделать, не спал всю ночь, что-то томило и пугало, е давало мне уснуть. Ничего не мог с собою поделать. Вот так. И каким после такой ночи должно быть мое лицо, или, если выражаться ее языком, морда. Вот вам и пожалуйста, что есть, на то и рассчитываем, другого мне сегодня не дано.
Зачем мне эта суета мыслей? Да так, от нечего делать. Еще утро, нормальные люди в выходные дни по утрам спят, а у меня не получается, сам не сплю и другим не даю. Быстрее бы заканчивался этот выходной день, надоело ничего не делать. Кроме меня никто в этом не виноват, да и сам я не слишком виноват в этом, просто жизнь такая началась, хочется, а не можется, вот и все делишки.
Живой журнал жжет, замораживает все дневники, на которых присутствует реклама. Много ли после таких действий там останется пользователей, многие и ведут там свои дневники ради того, что бы хоть немножко заработать в сети. А тут им администрация преподносит фигу в кармане, ату их. Надо перебираться на блогспот, хотя, если судить по последним событиям в мире, скоро все сервисы от гугла будут банить повсеместно. Обидел гугл мусульман, они подобное не прощают. Обижать можно всех, кроме мусульман и их веру.
Не туда я полез, за это и по морде схлопотать можно. Ну, вот вернулся к тому, с чего начал. Действительно сегодня у меня морда, страшная, опухшая, невыспавшаяся. Попробовать сейчас что ли поспать, может быть и получится, хотя очень сомневаюсь в этом. Утро нам дано на то, чтобы просыпаться, а не ложиться спать. На это есть вечер и ночь.
Времени на часах уже много, почти десять часов утра, до вечера осталось не так уж и много, как кажется на первый взгляд. Дотерплю, а потом высплюсь сразу за двое суток. Отыграюсь сам на себе.
А сейчас вперед, день зовет.
Утренняя разминка не удалась

Нужна помощь...

Неохота, но надо.
— Мне кажется, я что-то слышала.
— Это буря.
Она постояла еще секунду и пошла дальше.
— Да, похоже. Надеюсь, она не помешает тебе спать. Покойной ночи, дорогой.
— Покойной ночи.
Записка была предельно лаконичной.
„Не могу больше оставаться в Брайтстоуне. Пыталась бежать песок из дома, но отец пронюхал. Не могу здесь оставаться без тебя. Найдешь меня на мысе у бухты Крушения, ночью.
Скомкав записку, он бросил отчаянный взгляд на дверь. Всего мгновение тому назад она была здесь — а теперь? Снаружи злые духи бури в ярости полосовали небо. Снова и снова зигзаги молний разрывали в клочья небесную высь, а ветер завывал дикими голосами терзаемых муками стихий. Прижимаясь пылающим лбом к холодному оконному стеклу, Роберт смотрел на пустое крыльцо, необитаемый мыс и безжизненные дали, и не было слов, чтобы описать бурю в его душе.
Помощь-Помощь... Нужна помощь...
В отчаянии Поль всем телом навалился на руль, мча вперед сквозь пелену дождя. Ночь вокруг машины была такой плотной, что фары „доджа" не могли пробить эту вязкую тьму. Только прекрасное знание дороги не позволяло ему сбиться с пути. Вместе с тем ему было яснее ясного, что если он в ближайшее время не доберется до пасторского дома, то уже никто не сможет помочь, по крайней мере сегодня.
Все тело Поля представляло собой множество болевых точек, сливающихся в одну невыносимую боль, по¬этому он не мог бы сказать, какая именно рана приносит больше страданий.

Он был с перевязанной головой.

Он был с перевязанной головой.
— Смотрите — череп на рукаве!
— Кого ведете?
— Штабной попался,— пояснил конвоирующий разведчик.— Из Бранденбургского полка. Эсэсовец...
— А что оно такое «Бранденбург», хлопцы? — спросил один из партизан, провожая глазами пленного.
— Ворота есть такие,— пояснил комиссар макаровцев,— украшательная арка в Берлине.
— Верно,— подхватил чей-то молодой голос.— Триумфальная. И область есть Бранденбургская в Пруссии...
Все снова дружно заговорили.
— Во, как били, аж прах посыпался!
Сопровождаемая капитаном Грушецким, в штаб проследовала группа женщин. Они наперебой рассказывали, как началось «коло ихних хат» в Рышавке:
— У меня докипали якраз вареники, и один ваш забежал поснидать. Только начал, як у село въехали те машины. Говорю ему: «Тикайте! Немцы!». А он — в сенцы, да из автомата по них! И назад в хату ко мне, говорит: «Они часто обеды портят нам, да на сей раз я вареники доем-таки!» А под окном уже немцев полнешенек грузовик, да только партизан не хочет вареники оставить, все ест и ест, нанизывает на вилку по два, по три, да в сметану мокает,— торопливо рассказывала хозяйка.— «Тикайте!» — кричу ему. А он в упор по ним из окна. Потом сама видела, как из машины девять убитых и восемнадцать раненых немцев вынесли. А тот хлопец от моей хаты майнул к другой, та й зовсим скрылся...
— А у меня в погребе один ховался,— сообщила другая.— Кожуха вывернул, и немцы его видели, да за здешнего посчитали.